Шраер Максим - Ньюхэйвенские Сонеты
Максим Шраер
Ньюхэйвенские сонеты (1989-1998)
АНГЕЛ В АЭРОПОРТУ
Я провожал тебя в аэропорт,
и на переднем взмыленном сиденье
ты ежилась, как будто на съеденье
я вез тебя. И был закат распорот.
А у тебя был пляжный вид:
обрезанные джинсы, рвань-сандали.
И потому служители сказали:
"Одежда нынче хилая у див".
Но тихий ангел опустился вдруг,
приняв обличье толстой негритянки,
и прошептал, струясь вдоль наших рук:
"Не разрывайте расставанья круг".
Тогда и я в твоих запястьях тонких
услышал перестук разлук.
БРОДЯЧИЕ ЛЬВЫ
Любимая, в Серебряном Бору
бродили львы, татарин Абдулай
щенками их пригрел за нежный лай.
Тележка, мусор, сладкий запах мальвы...
Я вспоминаю, будто с похорон
пришедший вспоминает, что не стало,
когда по улицам Нью-Хэйвена, устало,
старуха катит супермаркету урон,
мне лезут в голову набитые трухой
больничные помойки, пустыри,
тележки, урны... Следом за старухой
идут забытых лет поводыри,
из прошлого вышагивают львы.
Любимая, мне не забыть Москвы.
ВЕРХОМ
Наступила осень, окриком
болотным осадив коня.
Нас топила в логе охряном,
в берлоговище кабана.
Через поленницу прогнившую
и взмыленный ручей
мы уносили прочь к седлу приникшую
осеннюю кручину.
Любовь лихую и напрасную -
к себе ли, осени, подруге...
Кони на тропу набрасывались
и тщились разорвать подпруги.
Так влюбчивы, так переменчивы,
мы наши судьбы перевенчивали.
В ГАВАНИ
Мне снилось: мы с тобой аристократы
в какой-то опустившейся стране,
мы пьем вино, с утра играем в карты,
читаем в новостях о сатане,
родившемся у пожилой кухарки,
потом гуляем в гавани, где чайки
клюют бычков, похожих на окурки,
плывущие к причалу на спине.
"Аристократы? В чем же благородство?" -
ты говоришь, а мы с тобой бредем
по гавани. Случайное уродство
царит над красотой, и здесь наш дом,
мы здесь, в Америке, когда-нибудь умрем
под флагами морского пароходства.
В ОКРЕСТНОСТЯХ РАЯ
И. Чиннову
Надежда, брошенная в гулкий черный ящик,
где белки сладким мусором пируют,
и голуби по крышке маршируют,
с утра напившись смрада веселящего.
Вера в желтой юбочке коротенькой
на пятачке стоит у пиццерии,
в глазах ее лимонные цари
и под глазами радуга непрошенная.
Любовь начертана зеленой едкой краской
там, на мосту, зависшем ржавыми крылами
над местом моего ньюхэйвенского рая,
над пыльной улицей, над ликами неласковыми.
София грязная ко мне тянула руки, -
полтинник, вестник смерти и разлуки.
В ПРАГЕ
На Карловом мосту
влюбленные ладони
ложатся на плиту,
чтоб опуститься долу,
наощупь прочитав
готические буквы,
поняв и переставив
божественные знаки.
Вот, Вистула бежит,
пороги обивая,
а на толпу визжит
болонка кружевная,
цыганка ворожит,
и Прага... чуть живая.
ЗАКЛИНАНИЕ
Она ушла, и серый плащ
натягиваю мимо плеч
и в лифт бездонный захожу,
монетку в брючине ужу,
вернись, любимая, домой,
мне Бруклин кажется тюрьмой,
вернись, я напишу сонет,
про то, как валит финский снег,
про то, как Ладога легка,
про скрип морозного ледка,
о, распростертый у виска
трилистник губ и языка,
вернись, я не могу один,
я раб твой, а не господин.
ИЗ ПУТЕВОДИТЕЛЯ
Вот, что нужно разбитому сердцу:
убегающий в небо хайвей;
колобокое солнце в зените;
корабельные сосны-стройняги;
океана кривая губа.
И на полную громкость включенный
рок'н-ролл, приносящий забвенье,
и какие-то детские мысли -
серый ослик, оранжевый окунь.
Полицейский тебя не поймает;
ну а если поймает и спросит:
"На какой вы скорости гнали?"
Ты ответишь: "На скоро
